Рука и сердце [сборник litres] - Элизабет Гаскелл

дать ее словесный портрет. Сэр Филип только пожал плечами. Однако старый лакей, снова нацепивший свою ливрею по случаю приезда господ, – мерзавец, которого Бриджет в свои лучшие времена не однажды спасала от увольнения, – поспешил проявить осведомленность:

– Ваша милость изволят говорить о старой ведьме. Бросить ее в воду – ни за что не потонет, помяните мое слово. Давно пора испытать ее водой. Как есть ведьма, эта Бриджет Фицджеральд!

– Фицджеральд! – разом воскликнули оба джентльмена.

Первым нашелся сэр Филип:

– Никаких испытаний водой, Дикон, чтобы я этого больше не слышал! Помилуйте, это, должно быть, та самая женщина, о которой бедняга Старки просил меня позаботиться. Но когда я был здесь в последний раз, она уехала, и никто не мог сказать куда. Завтра же схожу проведать ее. А ты, милейший, заруби себе на носу: ежели кто обидит ее или еще раз назовет ее ведьмой, даром ему это не сойдет… Я привезу сюда своих гончих и пущу их по следу болтливого плута, уж они ему спуску не дадут, затравят, как лисицу. Так что думай наперед, когда говоришь о верной служанке своего покойного лорда!

– Вы не знаете, была у нее дочь? – после долгого молчания спросил Гисборн.

– Не знаю… Хотя… Да! Кажется, была – служила у мадам Старки личной горничной или камеристкой, назовите как хотите.

– Позвольте сказать, ваша милость, – вмешался пристыженный Дикон. – У миссис Бриджет точно была дочь – мисс Мэри, только она уехала за границу и от нее давно уже нет ни слуху ни духу. С тех пор ее мать в уме-то и повредилась, так все говорят.

Мистер Гисборн прикрыл глаза ладонью:

– Нехорошо, что она прокляла меня, – пробормотал он еле слышно. – Ее проклятие может иметь силу… ее, и больше ничье. – Потом, словно опомнившись, он громко произнес слова, оставшиеся для присутствующих загадкой: – Да нет, не может быть! – И велел принести кларета. После чего все джентльмены, включая его самого, устроили веселую попойку.

Глава вторая

Теперь я приступаю к рассказу о той поре, когда моя участь переплелась с судьбами всех тех, о ком я поведал выше. И чтобы вы скорее поняли, каким образом пересеклись наши пути, я должен в нескольких словах объяснить вам, кто я и откуда. Мой отец – младший сын девонширского джентльмена весьма скромного достатка. Старший из братьев отца, моих дядей, унаследовал имение; средний стал преуспевающим адвокатом в Лондоне; ну а мой батюшка подался в священники. Как повелось, у бедного служителя церкви была большая семья, и надо думать, он немало обрадовался, когда мой лондонский дядя, закоренелый холостяк, предложил взять на себя заботу о моем воспитании, с тем чтобы впоследствии я унаследовал его дело.

Я переехал в Лондон и поселился в дядюшкином доме неподалеку от Грейс-Инн; сам дядюшка, его прислуга и все его окружение обращались со мной так, словно я был его сыном. Я искренне привязался к нему и с юных лет начал работать в его адвокатской конторе. Этот почтенный джентльмен заслужил доверие многих сельских сквайров, чьи интересы он успешно защищал. Своего положения он добился не только благодаря знанию закона, хотя учености ему было не занимать, но и благодаря тонкому знанию человеческой природы. Он говаривал, что юриспруденция приносит доход, но удовольствие он получает от геральдики. Когда мой дядя в часы досуга рассказывал историю очередного герба, глубоко проникая в дебри семейной истории со всеми ее трагическими перипетиями, слушателям казалось, будто перед ними разворачивается сюжет какой-то пьесы или романа. Коллеги часто обращались к нему за помощью, если дело касалось спорного имущества и подразумевало охоту копаться в родословной, ибо по этой части он был известный дока. С молодых людей он денег за совет не брал и довольствовался пространным наставлением о пользе генеалогии для практических нужд всякого уважающего себя юриста; но великовозрастных господ с именем и положением он заставлял раскошелиться, а после наедине со мной нещадно честил их за косное невежество в той области, которая представляет собой важную часть нашей профессии. В дядюшкином доме на красивой новой улице – Ормонд-стрит – была чудесная библиотека, хотя все книги в ней говорили только о прошлом, не пытаясь заглянуть в будущее или предложить его разумное устройство. Я трудился не покладая рук – отчасти на благо моей настоящей семьи, по-прежнему сильно нуждавшейся, отчасти потому, что дядя заразил меня своей увлеченностью. Должно быть, я несколько переусердствовал. Так или иначе, в 1718 году я чувствовал себя далеко не лучшим образом, и, глядя на мой нездоровый вид, заботливый дядюшка сокрушенно качал головой.

Однажды в комнате стряпчих в нашей непрезентабельной конторе на Грейс-Инн-лейн дважды прозвенел звонок. Это означало, что я должен явиться пред дядюшкины очи. В дверях его кабинета я столкнулся с джентльменом, которого уже несколько раз видел у нас и о котором мне было известно, что он ирландский адвокат, пользующийся хорошей – незаслуженно хорошей! – репутацией.

Дядюшка задумчиво потирал руки. Две или три минуты я терпеливо ждал, когда он заговорит. Наконец он решительно объявил, что я должен нынче же уложить свой дорожный саквояж и вечером на почтовых отправиться в Западный Честер, куда я прибуду, если все пойдет как надо, к концу пятого дня пути. Там мне следует дождаться пакетбота, который по морю перевезет меня в Дублин. Оттуда я должен проследовать в городок с названием Килдун и разузнать, нет ли в тамошних краях живых потомков младшей ветви некоего рода, поскольку им по женской линии причитается крупное наследство. Встретившийся мне ирландский адвокат, успев наскучить этим делом, хотел было без лишних проволочек признать законным наследником единственного претендента, заявившего свои права на имущество. Но когда он разложил генеалогические таблицы и древа перед моим дядей, тот указал ему на такое множество других обладающих преимущественными правами претендентов, что ирландец схватился за голову и стал умолять избавить его от этой мороки, – и дело о наследстве перешло к нам. В молодые годы дядюшка сам помчался бы в Ирландию и по крупицам собрал бы все, что могло прояснить запутанные обстоятельства, – до последнего клочка бумаги или пергамента, до обрывков изустных семейных преданий. Однако теперь ему приходилось считаться с возрастом и подагрой, и потому он послал меня.

Так я оказался в Килдуне. Вероятно, мне передался дядюшкин охотничий азарт, и, взяв генеалогический след, я не могу остановиться на полпути. Очень скоро я обнаружил, что мистер Руни, ирландский адвокат, натворил бы бед, ежели объявил бы наследником первого подвернувшегося претендента: в Ирландии